Американха - Страница 56

— Ифем, через это многие проходят, и я понимаю, тебе непросто приспособиться на новом месте, и всё без работы и без работы. В Нигерии мы про всякое такое, вроде депрессии, не разговариваем, но она существует. Тебе бы повидать кого в поликлинике. Там всегда есть психотерапевты.

Ифемелу не отвлекалась от окна. Она вновь ощутила это сокрушительное желание плакать, глубоко вдохнула и понадеялась, что пройдет. Пожалела, что не рассказала Гинике о тренере по теннису, что не поехала прямиком к Гинике домой, но теперь уж поздно, отвращение к себе затвердело внутри. Ифемелу никогда не сможет слепить фразы, чтобы изложить эту историю.

— Гиника, — сказала она, — спасибо тебе. — Голос прозвучал сипло. Навернулись слезы, она не смогла их обороть. Гиника остановилась на бензоколонке, выдала Ифемелу салфетку и подождала, пока слезы утихнут, после чего завела мотор и доехала до дома Кимберли.

Глава 16

Кимберли назвала это «бонусом найма».

— Гиника сказала, что у вас некоторые трудности, — сказала Кимберли. — Пожалуйста, не отказывайтесь.

Ифемелу и в голову бы не пришло отказываться от чека: она теперь сможет оплатить кое-какие счета, отправить что-то родителям. Маме понравились присланные туфли, с кисточками, узконосые, такие она в церковь носит.

— Спасибо, — сказала мама и, тяжко вздохнув в трубку, добавила: — Обинзе заходил повидаться.

Ифемелу молчала.

— Какие бы у тебя там ни были беды, обсуди это с ним, — сказала мама.

Ифемелу ответила:

— Ладно, — и принялась говорить о чем-то другом. Когда мама сказала, что уже две недели нет света, Ифемелу это внезапно оказалось чужим, а сам дом — далеким. Она уже не помнила, каково это — сидеть весь вечер при свечах. Она больше не читала новости на Нигерия. ком, потому что любой заголовок, даже самый отвлеченный, отчего-то напоминал ей об Обинзе.

Поначалу она дала себе месяц. Месяц, чтобы омерзение к себе улетучилось, а затем она позвонит Обинзе. Но месяц прошел, а она по-прежнему держала Обинзе впаянным в молчание, затыкала кляпом свой ум, чтобы думать об Обинзе как можно меньше. По-прежнему удаляла его письма, не читая. Много раз принималась писать ему, сочиняла электронные послания, но потом останавливалась и выбрасывала черновики. Придется рассказать ему, что произошло, — а ей невыносима была сама мысль об этом. Ей было стыдно, она опозорилась. Гиника все спрашивала и спрашивала, что случилось, за что Ифемелу оборвала связь с Обинзе, а Ифемелу говорила, что ничего такого, просто ей нужно побыть с собой, и Гиника таращилась на нее ошарашенно: «Просто нужно побыть с собой?»

Ранней весной прилетело настоящее письмо от Обинзе. Чтобы стереть любую его электронную записку, требовался всего один щелчок мыши, и после первого такого щелчка остальные давались легче, поскольку она не представляла себе, как читать второе, не прочитав первого. Но письмо — другое дело. Оно принесло величайшую скорбь на свете. Ифемелу осела на кровать, держа конверт в руках, понюхала его, вгляделась в знакомый почерк. Вообразила, как Обинзе сидит у себя за столом на мальчуковой половине доме, рядом с маленьким гудящим холодильником, пишет спокойно, как это ему свойственно. Она хотела прочесть это письмо, но не смогла заставить себя даже вскрыть конверт. Положила на стол. Прочтет через неделю — неделя нужна, чтобы собраться с силами. И ответит, сказала она себе. Все ему расскажет. Но через неделю письмо все еще лежало нетронутым. Ифемелу положила сверху книгу, затем еще одну, и в один прекрасный день письмо поглотили папки и книги. Ифемелу его так и не прочтет.

* * *

С Тейлором было просто, ребячливый ребенок, игривый, по временам до того наивный, что Ифемелу виновато считала его бестолковым. Но Морган, всего трех лет от роду, уже имела повадки скорбного подростка. Она читала всякое намного умнее своего уровня, по уши во всевозможных кружках, а на взрослых смотрела из-под прикрытых век, словно осведомленная о тьме, что проницала их жизни. Ифемелу сперва невзлюбила Морган, откликаясь на то, что считала в девочке полновесной неприятной насупленностью. В первые недели с детьми Ифемелу бывала с Морган прохладной, а иногда и холодной, решив не потакать этому избалованному вкрадчивому ребенку с пыльцой красноватых веснушек на носу, но за несколько месяцев прониклась Морган — и это чувство старалась ей не показывать. Была с ней решительной и невозмутимой, отвечала на прямой взгляд прямым взглядом. Возможно, поэтому Морган делала, что Ифемелу ей велела. На мать эта девочка внимания обычно не обращала. А с таким отцом, как у Морган, смурная бдительность ребенка превратилась в жизненную позицию. Дон прибывал домой и влетал в детскую, ожидая, что в его честь все вокруг замрет. И все замирало — за исключением Морган и ее дел. Кимберли, льстивая и пылкая, спрашивала, как прошел у него день, сбивалась с ног, угождая, словно не очень верила, что он вновь к ней вернулся. Тейлор бросался Дону на руки. А Морган отрывалась от телевизора, или книги, или игры понаблюдать за ним, будто видела его насквозь, Дон же меж тем старался не суетиться под ее пронзительным взглядом. Иногда Ифемелу задумывалась: не Дон ли тут напрокудил? Может, он изменял Кимберли, а Морган застукала? Измена — первое, что приходит на ум о мужчинах вроде Дона, с их флером похоти. Но, возможно, ему хватает одной лишь игривости: он отчаянно флиртовал, но дальше не заходил, поскольку роман на стороне потребовал бы некоторых усилий, а такие мужчины берут, а не дают.