Американха - Страница 63

Он заговорил на американском английском, от которого она только что отказалась, — такой заставляет телефонных опрашивающих считать тебя белым и образованным.

— Стало быть, ваша тема — южная Африка? — спросила она.

— Нет. Сравнительная политология. В аспирантуре по политологии одной Африкой в этой стране заниматься нельзя. Можно сравнивать Африку с Польшей или Израилем — но сосредоточиваться на Африке? Не дадут.

Он подразумевал «они», это предполагало некое «мы» — Ифемелу и Блейна. Ногти у него были чистые. Обручального кольца нет. Она принялась воображать отношения — просыпаться вдвоем зимой, нежиться в ослепительной белизне утреннего света, пить чай «английский завтрак»; она надеялась, что он из тех американцев, которым нравится чай. Его сок — бутылка воткнута в сетку кресла перед ним — натуральный гранат. Простая бурая бутылка с простой бурой этикеткой — и стильно, и полезно. Никакой химии в соке, никаких чернил на украшение бутылки. Где он это купил? Такое на железнодорожных станциях не продают. Может, он веган и не доверяет большим корпорациям, покупает только на сельскохозяйственных рынках, а сок везет прямо из дома? Ифемелу недолюбливала подруг Гиники, большинство — из вот таких, их праведность и раздражала, и принижала ее, но Ифемелу изготовилась простить Блейну его добродетели. У него в руках оказалась библиотечная книга в твердом переплете, названия она разобрать не могла, а «Нью-Йорк таймз» он затолкал туда же, куда и бутылку. Он глянул на ее журнал, и она пожалела, что не прихватила с собой сборник стихов Эсиабы Ироби, который собиралась читать в поезде на обратном пути. Он решит, что она читает только пустячные модные журналы. Ее настиг внезапный неразумный порыв сказать ему, как сильно она любит поэзию Юзефа Комуньякаа, — чтобы оправдаться. Первым делом она прикрыла ладонью ярко-красную помаду на лице модели на обложке. А затем подалась вперед и сунула журнал в сетку перед собой и сказала, слегка фыркнув, до чего абсурдно, как женские журналы навязывают образы мелкокостных мелкогрудых белых женщин всему остальному миру женщин — многокостному, многоэтническому, — чтобы тот подражал.

— Но я все равно их читаю, — добавила она. — Как курение: сплошной вред, но продолжаешь этим заниматься.

— Многокостная и многоэтническая, — повторил он, развеселившись, в глазах тепло от нескрываемого интереса; ее обаяло, что он не из тех мужчин, кто, увлекшись женщиной, изображал эдакую прохладцу, деланое безразличие. — Вы аспирантка? — спросил он.

— Я на младших курсах в Уэллсоне.

Померещилось ей или и впрямь лицо у него вытянулось от разочарования — или от удивления?

— Правда? Вы смотритесь более зрелой.

— Все верно. Я поучилась в колледже в Нигерии, прежде чем сюда приехать. — Она повозилась на сиденье, решительно желая вернуться на твердую почву флирта. — Вы тоже смотритесь для преподавателя слишком молодо. Ваши студенты небось путаются, кто тут преподаватель.

— Думаю, они путаются много в чем. Я учу второй год. — Он примолк. — Вы об аспирантуре думаете?

— Да, но меня тревожит, что после аспирантуры я уже не смогу изъясняться по-английски. Знаю одну женщину-аспирантку, подругу подруги, так ее слушать страшно. Семиотическая диалектика интертекстуальной современности. Бредятина совершенная. Иногда мне кажется, что они живут в параллельной действительности академического знания, говорят на академическом, а не на английском и не догадываются, что происходит в настоящем мире.

— Довольно радикальное мнение.

— Не понимаю, как тут может быть иное.

Он рассмеялся, и ей стало приятно, что удалось его насмешить.

— Но я вас слышу, — сказал он. — Мои исследовательские интересы включают общественные движения, политэкономию диктатур, американское избирательное и представительское право, расовые и этнические вопросы в политике и финансирование кампаний. Такая вот у меня классическая самореклама. Бо́льшая часть — чушь собачья. Преподаю я на своих занятиях и раздумываю, какое это имеет значение для ребят.

— Ой, я уверена, имеет. Я бы к вам с удовольствием походила. — Слишком пылко она заговорила. Вышло не так, как ей хотелось. Загнала себя, сама того не желая, в роль потенциальной студентки. Он, кажется, стремился сменить направление беседы — может, тоже не рвался к ней в наставники. Сказал ей, что возвращается в Нью-Хейвен из гостей — ездил к другу в Вашингтон, округ Коламбия.

— А вы куда направляетесь? — спросил он.

— В Уоррингтон. Недалеко от Бостона. У меня там тетя живет.

— А в Коннектикуте бываете?

— Нечасто. В Нью-Хейвене не была ни разу. Но в торговых центрах в Стэмфорде и Клинтоне доводилось.

— Ах, ну да, торговые центры. — Уголки губ у него слегка подались вниз.

— Вам не нравятся торговые центры?

— Если не считать их бездушности и безликости? Вполне нравятся.

Она никогда не понимала вот этого неприятия торговых центров, того, что во всех одни и те же магазины, ей эта одинаковость казалась уютной. А при его-то тщательно подобранном гардеробе он же должен где-то закупаться?

— А вы сами, значит, растите хлопок и шьете себе одежду? — спросила она.

Он рассмеялся, она тоже. Представила себя и его, рука об руку, в торговом центре в Стэмфорде, она его подначивает, напоминает ему этот их разговор в день знакомства и вскидывает лицо — поцеловаться. Не свойственно ей было разговаривать с чужими людьми в общественном транспорте — она станет заниматься этим чаще, когда через несколько лет заведет блог, но сейчас она говорила и говорила, возможно, из-за новизны собственного голоса. Чем дольше они беседовали, тем больше она убеждала себя, что это не случайность, что во встрече с этим мужчиной в день, когда она вернула себе свой голос, есть какое-то особое значение. Она сообщила ему, давясь смехом, как человек, которому не терпится добраться до финала собственного анекдота, о телефонном агенте, считавшем, что Лондон — во Франции. Блейн не рассмеялся — он покачал головой.