Американха - Страница 52

— Ну, пусть даже у них совсем немного еды — я о том, что, вероятно, это все сплошь экологичные овощи, не франкенпища, которая у нас тут, — отозвалась Кимберли. Ифемелу ощутила, как пространство между сестрами пронизали колючие шипы.

— Ты ей не рассказала про телевизор, — продолжила Лора. Повернулась к Ифемелу: — Дети Ким допущены до телевизора под присмотром, только Пи-би-эс. Поэтому, если вас наймут, вам необходимо полностью присутствовать и следить за тем, что происходит, особенно с Морган.

— Ладно.

— У меня нет няни, — сказала Лора, и это ее «у меня» полыхнуло праведностью. — Я — мама на полной ставке, с полным включением. Думала, вернусь работать, когда Афине исполнилось два, но не смогла ее отпустить. Ким тоже с полным включением, но иногда бывает занята — у нее чудесная благотворительная работа, а я вечно хлопочу о няньках. Последняя, Марта, была чудесная, но мы все гадали: та, которая была до Марты, как ее звать-то, позволила Морган, кажется, смотреть неподобающие сериалы. Сама я с ребенком телевидение не допускаю. Считаю, там слишком много насилия. Может, разрешу кое-какие мультики, когда она постарше станет.

— Но и в мультиках же есть насилие, — сказала Ифемелу.

У Лоры сделался раздраженный вид.

— Это мультики. Детей травмирует действительность.

Гиника глянула на Ифемелу, нахмуренный лоб намекнул: оставь эту тему. В начальной школе Ифемелу наблюдала, как расстрельный взвод казнит Лоренса Анини, ее зачаровывали легенды вокруг его вооруженных ограблений, как он писал предупреждающие письма в газеты, кормил бедняков тем, что украл, растворялся в воздухе, когда приезжала полиция. Мама тогда сказала: «Уйди, это не для детей», но не от души, после того, как Ифемелу все равно уже увидела почти всю перестрелку, тело Анини, грубо привязанное к шесту, дергалось, когда пули попадали в него, а потом обвисло на перекрестье веревок. Ифемелу вспомнила сейчас, до чего завораживающим — и до чего обыденным — это казалось.

— Давайте покажу вам дом, Ифемелу, — сказала Кимберли. — Правильно произнесла?

Они отправились гулять по комнатам: дочкина — с розовыми стенами и покрывалом в рюшках, сына — с барабанной установкой, детская — с пианино, полированная деревянная крышка заставлена семейными фотографиями.

— Это мы в Индии, — сказала Кимберли. Семья стояла у пустой таратайки рикши, в футболках, у Кимберли золотые волосы собраны на затылке, рядом высокий худощавый муж, маленький белокурый сын и рыжая дочка постарше, у всех бутылочки с водой, все улыбаются. Они улыбались на всех фотоснимках — под парусом, в пеших походах, в туристических местах — и обнимались, непринужденные, белозубые. Напомнили Ифемелу телевизионную рекламу — людей, чьи жизни протекают в постоянном выигрышном свете, чьи оплошности все равно эстетически привлекательны.

— Мы встречали людей, у которых нет ничего, совершенно ничего, но они были такие счастливые, — сказала Кимберли. Из столпившихся на пианино снимков выбрала один, из задних рядов: ее дочь с двумя индианками, кожа темная, обветренная, улыбки — с недостающими зубами. — Такие они были чудесные, эти женщины, — добавила она.

Ифемелу позже выяснила и это: для Кимберли бедняки всегда неповинны. Бедность — сверкающая штука: у Кимберли не умещалось в голове, что бедняки бывают жестоки или злы, поскольку бедность сделала их святыми, и величайшие из них — заграничные бедняки.

— Морган обожает вот это — коренные американцы делают. А Тейлор говорит, она страшная! — Кимберли показала на маленькую фигурку среди фотографий.

— О. — Ифемелу вдруг забыла, кто из них мальчик, а кто девочка: оба имени, Морган и Тейлор, казались ей на слух фамилиями.

Муж Кимберли вернулся домой как раз перед отъездом Ифемелу.

— Привет! Привет! — выкликнул он, вплывая в кухню, рослый, румяный, расторопный. По тому, как его довольно длинные, почти безупречно волнистые волосы спускались к воротнику, Ифемелу поняла, что он неукоснительно заботится о своей шевелюре. — Вы, должно быть, подруга Гиники из Нигерии, — сказал он, улыбаясь и пыша осознанием собственной неотразимости. Он смотрел людям в глаза не потому, что люди были ему интересны, — он знал, что это дает им почувствовать его в них заинтересованность.

С его появлением Кимберли вдруг несколько затаила дыхание. У нее изменился тембр: теперь она говорила высоким голосом робкой женщины.

— Дон, милый, ты рано, — сказала она, когда они расцеловались.

Дон заглянул Ифемелу в глаза и сказал ей, что он едва не оказался в Нигерии — сразу после выборов Шагари, когда работал консультантом в одном международном агентстве по развитию, но поездка сорвалась в последнюю минуту, и он очень расстроился, поскольку надеялся зайти в храм и послушать концерт Фелы. Фелу он упомянул походя, задушевно, словно это связывало их, было их с Ифемелу общей тайной. В его балагурстве было некое ожидание успешного соблазнения. Ифемелу глазела на него, говорила мало, противилась обольщению и до странного жалела Кимберли. С такой-то сестрицей и с таким-то мужем.

— Мы с Доном участвуем в одном очень хорошем благотворительном проекте в Малави, вернее, Дон занят в нем гораздо сильнее меня. — Кимберли посмотрела на Дона, тот сделал суровое лицо и произнес:

— Ну, мы делаем что можем, однако отлично понимаем, что мы не мессии.

— Нам правда надо спланировать поездку. Это детский приют. Мы ни разу не были в Африке. Я бы в Африке через свою благотворительную организацию с удовольствием сделала что-нибудь.