Американха - Страница 47

Саманта была постарше, дружить с ней — облегчение, не то что с этими восемнадцатилетками с отвешенными челюстями, с какими Ифемелу в основном приходилось общаться на курсе. И все же дольше одного дня Ифемелу учебники никогда не задерживала, а нередко отказывалась уносить их домой. Побираться — вот что ее ранило. Иногда после занятий она сидела на скамейке в университетском дворике и смотрела, как студенты шагают мимо громадной серой статуи посередине; у всех у них, казалось, жизнь складывается так, как им хотелось, они могут добыть работу, если нужно, и над каждым на фонарных столбах безмятежно трепещут флажки.

* * *

Она жаждала понять об Америке все, быстро натянуть на себя новую шкуру всезнайки: болеть за какую-нибудь команду в Суперкубке, понимать, что такое «Твинки» и «выключение» в спорте, измерить Америку в унциях и квадратных футах, заказывать «маффин», не задумываясь, что на самом деле это кекс, и говорить «мы вдарили по рукам» и не чувствовать себя при этом глупо.

Обинзе предлагал ей читать американские книги — романы, историю, биографии. В первом электронном письме, которое ей отправил (в Нсукке только-только открылось интернет-кафе), он составил список книг. «В следующий раз — пожар». Она стояла у библиотечного шкафа и листала первую главу, изготовившись к скуке, но постепенно перешла на диван, уселась и читала, пока не проскочила три четверти книги, после чего остановилась и забрала все до единой книги Джеймза Болдуина, какие нашлись на полке. Свободное время проводила в библиотеке, так чудесно освещенной; ряды компьютеров, просторные, чистые, воздушные пространства для чтения, гостеприимная яркость всего — будто грешный декаданс. Ифемелу, как ни крути, привыкла читать книги, в которых не хватало страниц: те выпали, пройдя через множество рук. И вот она среди сонмов книг с не перебитыми хребтами. Она писала Обинзе о прочитанных книгах — прилежные подробные письма, что открыли им новую грань близости: Ифемелу наконец начала понимать власть, какую книги имели над Обинзе. Его тоска по Ибадану из-за «Ибадана» когда-то изумляла ее: как можно страдать по неизвестным тебе местам из-за нескольких слов? Но в те недели, когда она открывала книги одну за другой, многие ряды их, с их кожаным запахом и обещанием неведомых удовольствий, когда садилась, подогнув под себя ноги, в кресло на нижнем этаже или же за столом наверху, под флуоресцентным светом, отражавшимся от книжных страниц, — поняла наконец. Она прочла книги по списку Обинзе, но сверх того выдергивала книгу за книгой, без всякого порядка, читала по одной главе, а затем решала, какие будет шустро читать прямо в библиотеке, а какие возьмет на дом. Она читала, и мифологии Америки начали наполняться смыслом, прояснился и племенной строй Америки — раса, идеология, религия. И это новое знание утешило Ифемелу.

* * *

— Ты заметила, что сама сказала «воодушевлена»? — проговорил Обинзе задорно. — Ты сказала, что воодушевлена интерактивным занятием.

— Правда?

Новые слова сыпались у нее изо рта. Столпы тумана рассеивались. Дома, в Нигерии, она стирала нательное белье каждый вечер и вешала его в неприметном уголке в ванной. Теперь же сваливала белье в корзину и швыряла в стиральную машину по пятницам, и вот это нагромождение грязного белья стало казаться ей нормальным. Подпитанная прочитанными книгами, она подавала голос на занятиях и с восторгом осознавала, что может не соглашаться с преподавателем, но получать за это не нагоняй за неуважение, а ободряющий кивок.

— Мы на занятиях смотрим кино, — сказала она Обинзе. — Они тут говорят о фильмах так, будто они не менее важны, чем книги. Ну и мы смотрим кино и пишем отзывы, и почти всем ставят «А». Представляешь? Несерьезные они, американцы эти-о.

На семинаре по истории — для отличников — профессор Мур, крошечная, застенчивая женщина с видом эмоционально голодающего человека, у которого нет друзей, показала несколько сцен из «Корней», яркие картинки на доске в затемненном классе. Когда она выключила проектор, на стене еще миг, прежде чем погаснуть, провисел призрачный белый лоскут. Впервые Ифемелу посмотрела «Корни» на видео с Обинзе и его мамой, сидя на диванах у них в гостиной в Нсукке. Когда Кунту Кинтея пороли, чтобы он принял имя, данное ему в рабстве, мама Обинзе резко встала — до того резко, что чуть не споткнулась о кожаный пуф, — и выскочила из комнаты, но Ифемелу успела заметить, что глаза у мамы покраснели. Ифемелу поразило, что мама Обинзе, полностью облаченная в самодостаточность, в решительную замкнутость, способна расплакаться от фильма. И вот теперь, когда подняли жалюзи и аудиторию вновь затопило светом, Ифемелу вспомнила тот субботний вечер — и то, как она, глядя на маму Обинзе, жалела, что не может расплакаться.

— Давайте поговорим о представлении истории в кино, — предложила профессор Мур.

С задних рядов раздался уверенный женский голос с неамериканским акцентом:

— Почему запикали слово «негритос»?

По классу ветерком прошелестел всеобщий вздох.

— Ну, это запись с телевизора, и я среди прочего хотела обсудить с вами, как мы представляем историю в массовой культуре, а слово на «н» — безусловно, важная часть этого разговора, — сказала профессор Мур.

— Я не улавливаю смысла, — продолжил уверенный голос.

Ифемелу обернулась. У девушки были естественные волосы, подстриженные коротко, «под мальчика», миловидное лицо с широким лбом, сухопарое, оно напомнило Ифемелу восточных африканцев, вечно выигрывавших по телевизору забеги на длинные дистанции.