Американха - Страница 143

143

— Иностранное поведение? Что ты за херню несешь? Иностранное поведение! Ты читала «И пришло разрушение»? — спросила Ифемелу, жалея, что рассказала Раньинудо про Дике. Сердилась она на Раньинудо сильнее, чем когда бы то ни было, и все же понимала, что Раньинудо желает добра и говорит то, что сказали бы многие другие нигерийцы, и именно поэтому она тут никому ничего о попытке самоубийства Дике и не рассказывала.

Глава 51

Впервые явившись в банк, она прошла мимо вооруженной охраны в ужасе, приблизилась к пищавшей двери, за нею оказалась в закутке, закрытом со всех сторон, душном, как стоячий гроб, но тут огонек сменился на зеленый. У банков всегда была такая чрезмерная охрана? До отъезда из Америки она переслала сколько-то денег в Нигерию, и Банк Америки заставил ее пообщаться с тремя разными людьми, и каждый сообщал ей, что Нигерия — страна высоких рисков: если что-то случится с ее деньгами, они не понесут никакой ответственности. Поняла ли она? Последняя женщина, с которой Ифемелу поговорила, повторила сказанное дважды: «Мэм, простите, я вас не расслышала. Мне нужно убедиться, что вы понимаете, что Нигерия — страна высоких рисков». «Я понимаю!» — прокричала в ответ Ифемелу. Они зачитывали ей пункт за пунктом, и она уже начала бояться за свои деньги, за то, как они просочатся по воздуху в Нигерию, но еще больше испугалась, когда пришла в банк и увидела лютые гроздья охранников на входе. Впрочем, деньги оказались у нее на счете в целости и сохранности. Но когда входила в банк, она увидела Обинзе — в отделе обслуживания клиентов. Он стоял спиной к ней, и она знала — по росту и очертаниям его головы, — что это он. Она замерла, страдая от напряжения, и понадеялась, что он не обернется сразу, успеть бы угомонить нервы. И тут он обернулся — и оказался не Обинзе. Горло ей сдавило. Голова набита призраками. Вернувшись в машину, она включила кондиционер и решила позвонить, освободиться от привидений. Гудки все шли и шли. Он теперь Большой Человек, не будет же он, само собой, принимать звонки с неизвестных номеров. Она отправила СМС: «Потолок, это я». Телефон у нее ожил почти тут же.

— Алло? Ифем? — Как же долго не слышала она этот голос, и звучал он и иначе, и как прежде.

— Потолок! Ты как?

— Ты вернулась.

— Да. — Руки у нее тряслись. Надо было сначала послать письмо. Ей следует трепаться, спрашивать о жене и ребенке, сказать ему, что вернулась она вообще-то не насовсем.

— Ну, — сказал Обинзе, растягивая это слово. — Как ты? Где ты? Когда тебя можно увидеть?

— Может, сейчас? — Бесшабашность, частенько вылезавшая, когда она нервничала, выпихнула наружу эти слова, но, может, лучше увидеться с ним немедленно — и дело с концом. Она спохватилась, что не принарядилась — в свое платье с запа́хом, например, оно стройнит, — но юбка до колен тоже неплохо, высокие каблуки всегда придавали уверенности, а афро, к счастью, еще не успело съежиться от влажности.

На том конце возникла пауза — он медлил? — из-за которой Ифемелу пожалела о своей поспешности.

— Я вообще-то немножко опаздываю на встречу, — добавила она быстро. — Но хотела поздороваться, можем встретиться на днях…

— Ифем, где ты?

Она сказала ему, что собирается в «Джаз-Берлогу» за книгой и окажется там через несколько минут. Через полчаса она стояла у книжного магазина, к обочине подкатил черный «рейндж-ровер», задняя дверца открылась, и вышел Обинзе.

* * *

Был этот миг, купол синего неба, промедление неподвижности, когда ни один из них не знал, что делать, он шел к ней, она стояла, щурясь, и вот уж он рядом, они обнялись. Она хлопнула его по спине, раз, другой, чтобы вышло братское объятие, платоническое, безопасное братское объятие, но он прижал ее к себе чуть заметно теснее и удержал на мгновение дольше, словно говоря, что сам он обнимает ее не по-братски.

— Обинзе Мадуевеси! Сколько лет! Вы гляньте, совсем не изменился! — Она робела, а незнакомая визгливость в голосе раздражала ее. Он смотрел на нее открыто, беззастенчиво, а она не выдерживала его взгляда. Пальцы у нее тряслись сами собою, что и так уже было скверно, а тут еще и смотреть ему в глаза, и вот оба они стояли на горячем солнце, в клубах выхлопа с Аволово-роуд.

— Рад тебя видеть, Ифем, — сказал он. Был спокоен. Она забыла, до чего спокойный он человек. И все же был в нем след подростковой истории — человека, не лезшего из кожи вон, с которым желали быть девчонки, а мальчишки желали быть как он.

— Ты лысый, — сказала она.

Он рассмеялся и потрогал свою голову.

— Да. Преимущественно по собственному выбору.

Он раздался — из тощего мальчика их университетских дней в мужчину плотнее, мускулистее и — может, оттого, что раздался, — показался ей ниже ростом, чем она запомнила. На каблуках она была вроде бы выше его. Она не забыла, а лишь вспомнила заново, до чего сдержанны его манеры — простые темные джинсы, кожаные туфли без шнурков, то, как он вошел в книжный магазин без нужды в нем царить.

— Давай присядем, — сказал он.

В магазине было сумрачно и прохладно, пространство угрюмо и пестро, книги, диски, журналы на низких стеллажах. У входа стоял какой-то мужчина, кивнул им, приглашая внутрь, а сам поправил на голове большие наушники. Они сели друг напротив друга в крошечном кафе на задах и заказали фруктовый сок. Обинзе выложил две телефонные трубки на стол; они то и дело светились, звоня в беззвучном режиме, он посматривал на них и отводил взгляд. В спортзал он ходил, это было видно по упругости груди, которую облегала рубашка с карманами.

143